Двулик. Обаятелен. Мертв. Хтоническое исчадие.
11.09.2016 в 21:46
Пишет fandom Americas 2016:fandom Americas 2016. Миди R—NC-21. Пост 2. «Братья»URL записи
Скачать
Название: Братья
Автор: fandom Americas 2016
Бета: fandom Americas 2016
Размер: миди, 4800 слов
Персонажи: кубинские мигранты, американская мафия
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: 1962 год, США, Майями: в городе происходит череда убийств
Предупреждения: инцест
Для голосования: #. fandom Americas 2016 — "Братья"
Даже приметный шрам — через бровь и до самого уха — можно спрятать: натянуть легкую шляпу на глаза. Сложнее спрятать усталость, презрение, ненависть.
Виктор Родригес брел по Маленькой Гаване, новому району в Майями, и все здесь напоминало о Гаване Большой — далекой и близкой, доступной и недосягаемой. Здесь говорили по-испански — как на Кубе, здесь думали по-испански — как на Кубе, здесь одевались по-испански — как на... Но это были враги, и Виктор Родригес, как коммунист, не забывал об этом ни на минуту.
На веранде открытого кафе сидели люди. Звучала «No Fuega Por Emiliana» — задорная и легкая. Низко и хрипло смеялась красивая женщина, бретелька платья сползла вниз. Мужчина в плетеном кресле, закинув ногу на ногу, держал в руке тяжелый стакан, смотрел на узкие женские плечи с недобрым интересом. Может быть, он один из тех, кто год назад, в апреле шестьдесят первого, высадился на берег Залива Свиней, чтобы расстрелять свободную Кубу, Cuba libre.
Все может быть.
Будь осторожен, камрад Виктор.
Помни, зачем ты здесь.
Помни о списке тех, кто должен заплатить за страдания твоей родины.
План был простым, а вот его исполнение не очень: много деталей, которые пришлось выучить наизусть.
Подняться по лестнице на четвертый, самый верхний, этаж. Квартира съемная, служит как место для тайных свиданий.
Постучать. Назвать нужное имя.
Звякнет дверная цепочка. Немолодой сеньор, Эль Вьехо, откроет дверь.
Войти. Протянуть конверт. Закрыть за собой дверь.
Пока Эль Вьехо читает — выстрелить в него. Можно в упор, можно в спину. Письмо не забирать. Никаких других следов не оставлять. Оружие не выбрасывать, в нем пули и для других врагов революции.
Новенький пистолет — pistolet Makarova, как говорили русские друзья, — оттягивал внутренний карман куртки. Хорошо, что поздний вечер. Вечером даже в Майями прохладно, можно накинуть куртку на плечи.
Поднимаясь по последнему пролету, Виктор накрутил самодельный глушитель на ствол и снова спрятал оружие во внутренний карман. Номер квартиры — тридцать семь.
Не успел постучать, как дверь под номером тридцать семь открылась. Но открыл ее не старик, а молодая девушка. Медно-рыжая, яркая, как свеча в сумраке. И лицо, и плечи усыпаны веснушками. Простое белое платье. Никаких украшений.
«Добрый вечер, мистер», — сказала она по-английски Виктору, который чуть отпрянул от неожиданности. Потом она оглянулась, поцеловала в щеку провожающего ее старика, того самого Эль Вьехо. Проскользнула мимо — ни запаха духов, ни сигарет.
Опомнившись, Родригес оглянулся ей вслед. Сеньорита спускалась по лестнице.
Запомнила или нет?
Виктор пожал плечами. Стрелять в женщин ему еще не приходилось, но ради блага революции... Платье мелькнуло в пролете, девушка ушла.
Старик стоял у двери — с ожиданием в глазах. Увидел имя на конверте, и руки затряслись.
— Мой мальчик, не забыл меня... не забыл...
Мягко прикрыв за собой дверь, как и было велено по плану, Виктор вошел в комнату.
Та была обставлена не на кубинский манер — на американский: высокий тяжелый шкаф с книгами, массивный письменный стол. Эль Вьехо был важной персоной, ворочал большими делами — был жадным спесивым засранцем. Так говорили Виктору.
Выстрелить сейчас? Дать дочитать?
Взгляд старика торопливо бежал по строчкам, письмо было длинным. Виктор присмотрелся к фотографиям в рамках на столе. На одной из них, самой большой, легко и нежно улыбался товарищ Рауль — теперь его звали товарищ Рауль, а раньше иначе — и это он приказал убить Эль Вьехо и еще троих человек из списка.
Кажется, старик всхлипнул. Отвернулся, пряча слезы.
Сейчас, товарищ Виктор, больше медлить нельзя.
Родригес бесшумным движением достал пистолет из-за пазухи. Выстрел. Еще выстрел. Ровно под левую лопатку.
Старик упал лицом вниз, на стол. Рамки с грохотом посыпались на пол, стекла зазвенели.
Теперь контрольный — как учили на курсах в Гаване. Стекла треснули под каблуком. Виктор снова нажал на спусковой крючок, целясь точно в затылок.
Список стал меньше, Куба вздохнет свободнее.
Но впереди еще много тяжелой работы, товарищ Виктор, помни об этом.
Прежде чем уйти, Родригес поднял фотографию товарища Рауля и поставил на стол. Улыбайся — ты отомщен, друг, как бы тебя ни обидел Эль Вьехо — ныне ему гореть в аду.* * *
Уже к десяти часа утра детектив Роберт Эртон — полиция Майями, убойный отдел — чувствовал себя так, будто отпахал полный рабочий день. В пол-пятого утра его поднял телефонный звонок. В пять утра он был в главном здании департамента, где его уже ждал напарник Кеннет Андерсон. А вместе с ними здесь собрались десятки детективов со всех остальных участков. Но Кеннет Андерсон, громила с кулаками как у молотобойца, выглядел самым помятым. Похоже, приказ явиться на службу застал его в любимом ночном клубе, где не столько танцевали, сколько пили и дрались.
Этой ночью был убит старый Тони Молино, сообщил шеф полиции собравшимся. О его смерти полиции сообщил неизвестный женский голос. Когда-то Тони Молино был советником, консильере, мафиозного дона Тимео Читтано из нью-йоркской мафии, а теперь, как считалось, спокойно доживал свой век в Майями. Грел старые косточки на личном пляже возле собственного роскошного особняка — опять же, как считалось.
Но убили его не дома и даже не на улице, а в съемной квартирке в Маленькой Гаване, квартале, который обжили для себя беженцы с Кубы.
Роберт Эртон, привалившийся в угол забитого до отказа конференц-зала, где не хватало ни мест, ни воздуха, слушал доклад вполуха. Почти дремал. Очевидно, что эта работка — не для местных копов, день-другой и сюда приедут ребята из Агентства национальной безопасности, в черных шерстяных костюмах и широких шляпах. Будут потеть под маяйским солнцем, искать следы, как хорошо обученные ищейки, а потом уедут — так и бросив дело мертвым грузом. Мафия сама разберется, кто виноват. И сделает это лучше черных шерстяных костюмов.
Шеф продолжал рассказывать о том, что стало известно к семи утра.
В Маленькую Гавану Тони Молино приехал тайно. Не взял с собой охрану, не предупредил никого из близких. Выбрал вместо гостиницы частную квартиру, которую снял заранее через подставных лиц. И он был убит двумя выстрелами в спину, не считая контрольного в затылок.
Роберт Эртон зевнул. Для бывшего гангстера Молино повел себя на редкость самоуверенно и глупо. В Маленькой Гаване ему могли перерезать горло даже не из мести, к примеру, а за дорогие ботинки.
Шеф перебрал распечатки, выбрал нужную и зачитал громко и невыразительно:
— Предположительно, этой же ночью в квартире побывала женщина. Она оставила сумочку: косметичка, пятнадцать долларов и никаких документов. Мы работаем с отпечатками пальцев, но результаты могут оказаться невпечатляющими. Убить старика могла и женщина, если вооружена и достаточно хладнокровна.
«Точно передадут дело в Агентство», — кивнул сам себе Роберт, прикидывая, куда заедет позавтракать, прежде чем отправится на работу в участок. И чуть не пропустил то, что шеф сказал дальше:
— Приоритет в расследовании в Маленькой Гаване было решено отдать детективу кубинского происхождения. Мне доложили, у нас есть такой...
Роберт Эртон выпрямился. Что за бред? Его отправят на участок в Маленькую Гавану?! Вот уже где он хотел бы оказаться меньше всего. После всего... после всего, что было.
— Детектив Эртон? Присутствует?
Помедлив, Роберт поднял руку.
— Здесь, сэр.
Шеф спустил очки с носа.
— Покажитесь.
Протиснувшись, Эртон вышел вперед, снял шляпу.
— Вы не очень-то похожи на латиноса.
Роберт вежливо приподнял уголки губ — усмешка вышла невеселой.
Светловолосый, сероглазый, он и вправду был не очень похож.
— Да, сэр. Но я — латинос, — он произнес это с вызовом, как всегда, когда его пытались задеть происхождением.
— Вы можете привлечь своего напарника и необходимое число людей с вашего участка. Найдите мне эту женщину и, если она виновна, заставьте признаться.* * *
— Маленькая Гавана — это же страсть как здорово! — воодушевленный Андерсон круто повернул руль своего черного потрепанного бьюика. — Настоящий кубинский ром! Горячие, как хотдог, девчонки в пышных юбках! Всегда мечтал работать под прикрытием в Маленькой Гаване. Сидеть в тенечке, потягивать пину-коладу...
Роберт Эртон смотрел, как тянутся улицы Майями — пальмы покачивают листьями вдоль дороги, на тротуарах под ногами прохожих катаются пустые стаканчики из-под кофе.
Здесь, в Майями, очень многое и так напоминало о Кубе: много солнца, цветы, белые камни домов. Он никогда не хотел бы вспоминать — ничего. Ни своего настоящего имени: Роберто Родригес смешался с толпой эмигрантов, исчез, был забыт. Ни заброшенной могилы матери: некому ухаживать за ней в деревушке под Сан-Хосе. Ни извещения о расстреле отца: «...доводим до вашего сведения, что Диего-Энрике Родригес ди Сильва расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре...». Ни брата, оставшегося за невидимой колючей проволокой, окружавшей остров теперь: в детстве Виктор всегда говорил: «Я старше, ты должен слушаться», «Еще вопрос, кто старше! Мама, скажи ему», — отвечал Роберто. Вечные споры близнецов, и — две светлые макушки под любящей рукой матери.
Ничего этого больше нет.
Он — детектив Роберт Эртон. Хороший коп. Американец.
В участке на стуле для посетителей, выставленном возле его стола, дремала девушка — рыжая, как пламя свечи. Белое платье было измятым и грязным, в саже и песке. Как будто девушка всю ночь провела на пляже, греясь у костра. Не знала, куда деться.
Стояла обычная суматоха. Трезвонили телефоны, стучали печатные машинки. Из коридора доносился пьяный смех — подвыпившую шлюху сняли с колеса обозрения, когда она пыталась отсосать своему клиенту прямо в открытой кабинке на высоте пятьдесят метров. Минет с видом на океан.
Девушка спала, спутанные рыжие волосы кое-как закручены в узел.
— Мисс, — Роберт тронул ее за плечо. Она подняла помятое сонное лицо, крупные веснушки сияли медью на лбу, носу, щеках. — Я детектив Эртон. Мне сказали, что вы ждете меня с момента открытия участка.
— Да. Это я... — начала она хрипло, откашлялась. И продолжила по новой: — Это я звонила ночью, чтобы сообщить о смерти мистера Молино.
— Минуту, мисс...
— Мисс Далила, — сказала девушка все так же хрипло.
Роберт налил ей стакан воды, поставил рядом.
— Вы понимаете, что я обязан занести ваши слова в протокол? Если повезет, то вы выступите в качестве свидетеля. Если не повезет, то в качестве обвиняемой. Мы нашли в квартире женскую сумочку. И я не удивлюсь, если отпечатки пальцев на ней совпадут с вашими.
Он придвинул к себе печатную машинку, достал чистую белую бумагу, разложил копировальные листы. Не поднимал глаз — равнодушный, деловитый — честный слуга закона, не делающий скидок ни на юность, ни на неопытность, ни на невинность. Наконец поймал взгляд: мисс Далила уставилась на него, словно не верила тому, что видит.
— Что-то не так, мисс?
— Нет, просто я... я... — она запиналась, подбирая слова, — не спала всю ночь. Очень устала. Вы сказали, что нашли сумочку. Наверное, это моя. Покажите ее, пожалуйста.
Слова звучали просто и честно, как будто мисс Далила не услышала ни одно из предупреждений: ее могут обвинить в убийстве.
— То есть, вы признаете, что были в квартире с мистером Молино до его смерти?
Роберт вставил листы в машинку, занес руки над клавиатурой, как композитор над замершим оркестром. «Сейчас зазвучит симфония страсти», — вспомнил он слова из дешевого любовного романчика.
«Найди и выбей из нее признание», — сказал утром шеф.
— И до, и после, — кивнула мисс Далила. Она отпила из стакана, и голос выровнялся. Стук печатных машинок звучал пулеметной очередью. Роберт хорошо знал, как звучит пулеметная очередь: год назад, в апреле шестьдесят первого, он был одним из тех, кто пытался вернуть родину себе — с оружием в руках.
«Свобода или смерть!» — и грязные, раненные, голодные, они шли вперед, к Гаване, уже зная, что не победят.
— Давайте так, — Роберт сдвинул печатную машинку, — вы мне расскажете, просто так, без протокола, что произошло в квартире мистера Молино. И если вы его застрелили, а теперь пришли покаяться, я дам вам хороший совет. Идет?
— Это не я, — ожидаемо запротестовала девушка. — Я видела убийцу. Он пришел к мистеру Молино, когда я уходила.
— Можете его описать?
— Он... ну, он как вы, со светлыми волосами, только волосы длиннее, до плеч, и... и шрам, кажется. Похоже было на шрам. Вот здесь, шел до уха. Он был в шляпе, но шрам все равно заметен.
— Почему вы думаете, что именно этот человек — убийца?
— Я оставила сумочку и решила вернуться. А когда уже была у двери квартиры, услышала такие хлопки... раз и два... и потом еще один. Очень неприятные... Я испугалась. Забежала на верхний пролет и спряталась. Там было темно...
Было не похоже, что девушка врала. Роберт слушал внимательно, пытаясь представить, как она сидит на корточках в углу темного пролета и тихо молится про себя: господи, помилуй.
— А потом этот мужчина вышел. Он спрятал что-то за пазуху. Я думаю, что пистолет.
— Предположим, а дальше? Вы снова вошли в квартиру?
— Да, я увидела... а потом убежала...
— Понимаю, что вы пережили потрясение, но...
— Дело не во мне, детектив, — мисс Далила потерла веснушчатый нос. — Дело в другом. Мистер Молино — не единственный, кто умрет. Понимаете? Есть список, умрут и другие люди.
Хлопнула дверь.
— Да заткнитесь вы, черти! — заорал справа Кеннет Андерсон. — Не слышно по телефону ничего! Алло, мистер, что там у вас?!
На минуту стало тихо. И в этой тишине Андерсон четко произнес, прижимая трубку к уху:
— Как вы говорите, звали убитого? Элджернон Нортон? Погодите, сенатор Нортон, что ли? Его застрелили?! Вот дерьмо...
Мисс Далила побледнела, раскрыла рот, как рыба, выброшенная на берег, — судорожно вдыхая и выдыхая, — а потом разрыдалась горько и страшно.* * *
Он совсем не был похож на латиноса — светловолосый, сероглазый — и именно поэтому его выбрали, чтобы свершить революционную месть. Не только поэтому, конечно, а еще и потому, что он, Виктор Родригес, неистово предан делу революции. Несмотря на изменника-отца, несмотря на отступника-брата, он предан до конца. И если нужно, умрет во имя свободы.
Как и следовало ожидать, смерть Эль Вьехо, Тони Молино, встряхнула этот буржуазный, глупый, ленивый город, пытающийся подражать великой Гаване. Часам к десяти пахнущие свежей краской газеты пошли по рукам. На первой полосе — мертвый старик.
Виктор проходил мимо газетных развалов. Впереди — еще одна цель. Товарищ Рауль предупреждал, что дальше будет сложнее, но Виктор был готов.
Его новой добычей станет сенатор Элджернон Нортон — тот самый, который год назад убедил президента Джона Кеннеди согласиться на высадку американского десанта в Заливе Свиней на Кубе. Тот самый, по инициативе которого любой кубинец, ступивший на проклятую землю Штатов, получал гражданство этой страны. И год спустя сенатор Нортон все еще не унимался: ненавидел Кубу и обещал, что следующее Рождество вся эта сбежавшая в Майями шваль отпразднует в Гаване.
Ты ведь не допустишь этого, товарищ Виктор?
Он шел по городу, не обращая внимания на газетные развалы. На свежие утренние номера «Майями Дейли» бросали первые дневные.
И на первой полосе — броский заголовок «Убийца Тони Молино опознан».* * *
Роберту пришлось вывести ее из участка.
Она кричала и плакала, плакала и кричала. Вела себя, как невменяемая, и Роберт всерьез опасался, что так оно и есть на самом деле.
Он с трудом посадил ее в машину.
— Я отвезу вас домой? — спросил он, и мисс Далила забилась в новых рыданиях.
— Значит, ко мне домой, — кивнул Роберт, поворачивая ключ зажигания.
Он поехал самым длинным путем и сделал четыре круга по кварталу, прежде чем всхлипывания на заднем сиденье затихли.
— Мисс Далила, — Роберт краем глаза следил за вспухшим красным лицом девушки по зеркальцу над лобовым стеклом, — вы знаете, я детектив полиции. Я не сделаю вам ничего дурного. Сейчас я не могу оплатить вам гостиницу, но если пожелаете, можете отдохнуть у меня дома. Есть кушетка и одеяло. Есть кофе. Хотя... — он снова покосился в зеркальце, — вам, наверное, лучше выпить ромашковый чай. Только у меня нет ромашкового чая.
— У вас странный акцент, детектив, — вдруг сказала Далила. Она безжизненно следила за тем, как тянутся дома за окном, круг за кругом.
— Мне говорили, что странный, — он пожал плечами.
Квартира, которую снимал Роберт Эртон, была не из тех, куда можно привести девушку. Маленькая, тесная, грязная. И все же ему не понравилось, как мисс Далила прошлась по потертому ковру и рухнула на кушетку, не снимая туфель.
Разбитая.
Похожая на безжизненную куклу.
Эртон накинул на нее плед. Подумал, а затем осторожно снял ее туфли и поставил на пол.
Эта девушка могла быть наркоманкой. Сумасшедшей. Проституткой.
Она находилась с Тони Молино до его смерти. И после тоже. Она видела убийцу в лицо. И слишком бурно отреагировала на известие о смерти сенатора Нортона.
И может быть, ее зовут вовсе не Далилой.
Роберт запер квартиру и вышел, оставив свою гостью спать в одиночестве. Захочет уйти, откроет замок. Захочет обворовать — унесет с собой лишь пару чистых носков да галстуков.
Он остановился у газетного развала.
На первой полосе — броский заголовок «Убийца Тони Молино опознан».
Бросив пятицентовик, Роберт взял газету в руки. С фотографии на него смотрел Виктор, его брат.
Размытый фон не разглядеть. Но это и в самом деле был Виктор: волосы отросли и — шрам? Да, длинный шрам через бровь, по виску, до уха. Роберт читал, строчки прыгали перед глазами, он не понимал ни слова из прочитанного.* * *
Редакция «Майями Дейли» располагалась на углу за дворцом правосудия. Фотографом оказался молодой еврей, остроносый и живой как ртуть.
— Послушайте, детектив, — говорил быстро, нетерпеливо щелкая пальцами, как будто не терпелось подхватить свой тяжелый аппарат для съемок и снова сбежать, — ко мне уже обращались ваши коллеги. Что я могу сказать? Мне повезло. Виктор Родригес давно находится в розыске за свою террористическую деятельность, его фотопортреты наше издание печатало чуть ли не каждый месяц: подозревается, разыскивается, замешан... Конечно, я знаю, как он выглядит! И узнал, когда увидел.
— А где вы его увидели в первый раз? — Роберту не давал покоя размытый фон фотографий.
— Какая разница?
— В статье написано, что вы случайно увидели Тони Молино на улице в районе Маленькая Гавана, проследовали за ним, а потом сфотографировали Виктора Родригеса, когда покидал здание, где позже нашли тело Тони Молино.
— И что? — фотограф не нервничал. Он явно не понимал, в чем подвох.
— Почему фон фотографий в газете размыт?
— Это просто технический трюк, для... — газетчик подбирал слова, — более эффектной подачи кадра.
— Тогда покажите мне оригиналы?
— Идите к черту, детектив, я спешу.
Больше всего Роберту сейчас хотелось нежно, аккуратно взять фотографа за правую руку и начать ломать ему пальцы — один за другим. Слушать, как они хрустят, а потом свисают уродливо вывернутые, изувеченные.
— Любите эксклюзивы, — Эртон чуть усмехнулся своей привычной невеселой усмешкой. — У меня будет для вас такой эксклюзив, что тираж газеты взлетит до небес.
Еврей недоверчиво хмыкнул, но черные глаза заинтересовано заблестели.
— Мое настоящее имя, — продолжил детектив, — Роберто Родригес. Я — брат подозреваемого в убийстве Виктора Родригеса. Покажите мне оригиналы фотографий, и я возьму вас на задержание Виктора. У вас будет эксклюзивный материал про то, как один Родригес сдает властям другого. Что скажете?
— Жирный кусочек, — фотограф даже облизнулся. — Ладно, Родригес. По рукам. Моя фамилия Оскар, запомните ее — скоро она будет овеяна блеском настоящей славы.
Снимков оказалось много. Оскар разложил все, что успел отпечатать, пока следил за старым гангстером, а потом... Потом Роберт снова увидел Виктора.
Газетная бумага — ложь, рваная, мятая, хрупкая, и правда, отпечатанная на ней, не стоит дороже пятицентовика. Фотографии же не лгут.
Виктор... Роберт почувствовал, как комок подступает к горлу. Солнце Кубы, воздух Кубы, жизнь...
Рыбалка на катере. Украденный у отца ром на двоих. И отцовский же ремень на двоих.
Книги маэстро Альвареса, зачитанные до дыр. Мамины духи, которые пахли так странно и терпко, а Виктор чихал от них, и мама перестала ими пользоваться.
Поездки на стрельбища. Военный лагерь. Речи Фиделя по радио, и споры — споры до утра, до хрипоты, чуть ли не до драки. И как Виктор первый пришел мириться. Протянул руку.
Как Роберто давил слезы над извещением о расстреле отца. И как Виктор отрезал: «Он был предателем».
Как Роберто шел по пояс в воде, подняв над головой автомат, чтобы не промок. Полз по горячему песку, умирая от жажды.
И боялся, что однажды увидит в прицеле лицо брата — так похожее, на его собственное. Как хотел увидеть и — выстрелить.
Теперь он снова видел его — уставшее, непримиримое, упрямое. Шрам... Когда, откуда?
И голос подсказал: апрель шестьдесят первого. Все они тогда, кубинцы и с той, и с другой стороны, навеки остались со шрамами.
— А где был сделан это снимок?
На фотографии лица брата не разглядеть, склонился над зажигалкой, прикуривая. Но позади него пальмы, ровная площадка, похожая на взлетную полосу.
— Частный аэродром? — мимоходом бросил Роберт, даже не надеясь на удачу.
— Вроде того, — фотограф осклабился. — Пришлось поохотиться за этим типом. Вашим братом, детектив, да.
— Не могу понять, что за самолет за его спиной...
— Да тут у одного... — начал болтливый фотограф и тут же осекся. Роберт с усмешкой взял его за грудки, склонился к уху и прошептал:
— Попался, Оскар.* * *
Он вернулся домой, когда стемнело. Зажег свет — квартира была пуста.
Высыпал ворох снимков на стол: раскладывал их, перекладывал. Разглядывал. Поворачивал обратной стороной, чтобы больше не видеть.
Но когда закрывал глаза, снова видел, ощущал, дышал — прошлым.
...На губах не то кровь, не то соль. Роберто хочется пить. От запаха пота, пропитавшего одежду, уже тошнит. До лагеря идут почти неделю. Спят мало, едят еще меньше. И ремни тяжелого рюкзака впиваются, кажется, до кости.
Потом им выдают черные маски-балаклавы с прорезями для глаз и рта. В лагере все обязаны носить их, не снимая. За нарушение правила — плети.
Целый день Роберто стоит навытяжку на плацу — на деле, всего лишь площадке, расчищенной от больших камней. Палатки, люди, земля — здесь все выглядит одинаковым, в камуфляже. Кажется, даже ростом все похожи, как братья-близнецы.
Уже темнеет, когда выходит командир. Ни у кого из них нет имен, только номера. Роберто называет свое пересохшим горлом и наконец-то идет ставить палатку, один, в темноте. Лицо под маской мокрое, чешется, но он не смеет ее снять.
Еще через неделю в лагерь возвращается с задания местный герой по прозвищу Вихрь. Роберто уже наслышан о его подвигах. Роберто наталкивается на Вихря, когда тот, сидя возле своей палатки, меняет портянки.
На икре — знакомый старый шрам, похожий на птицу.
Роберто не помнит, как вернулся к себе, упал на матрас и оцепенел. Воспоминания похожи на сны.
Старый родительский дом, камин с фотографиями, отец чистит мундир, мать режет лимонный пирог; серые глаза, зрачки расширены, торопливый шепот; запах алкоголя и тупая, постыдная боль, которая растекается по пояснице, бедрам — с каждым толчком, с каждым горячим, мокрым поцелуем...
Роберто поднимается с койки. Сердце бешено бьется. Он ушел из дома, чтобы забыть.
А теперь снова должен помнить и знать.
Он здесь. Он. Здесь.
Мысль — в ритм с биением в висках. Ладони потеют, все тело мокрое. Футболку хоть бери и выжимай. Душно.
На ходу натянув маску, Роберто выскакивает из палатки и, столкнувшись с Вихрем, упирается ладонями в широкую грудь.
— Эй, осторожнее, — с досадой говорит Вихрь, переступая с больной ноги на здоровую. — Куда бежишь?
— Куда? — Роберто чувствует, что сейчас взорвется. Взорвется и разнесет здесь все к черту. — Бегу? Сбегаю, хочешь сказать? Действительно, куда я...
Он задыхается — устал сбегать.
В серых глазах мелькает что-то — узнал?
Роберто шипит:
— Я жду тебя за лагерем, на тренировочном поле, Вихрь.
На месте встречи уже толпятся другие, кто-то делает ставки. Редкое зрелище — новичок решил помериться с самим Вихрем.
Над головой собираются тучи. Слышны глухие удары грома. Они звучат как гонг на ринге. Окруженные черными масками, по центру ходят кругами двое — один из них прихрамывает.
Роберто сжимает рукоятку ножа. Он готов убивать, Вихрь только защищается.
Толпа одобрительно гудит, когда Роберто успевает задеть плечо противника. Длинный порез перечеркивает старый шрам, и Роберто забывает обо всем.
— Довольно! Разойтись!
Неожиданно появившийся капитан стреляет в воздух.
Все молча подчиняются.
Ветер поднимает клубы пыли, бросает в лицо песок.
Роберто уходит, не оборачиваясь. Он знает, что Вихрь смотрит вслед.
Его трясет, когда он заходит в свою палатку и начинает собирать вещи в рюкзак. Фляга, сухпаек, карта, компас...
Замерев, оглядывает палатку и слизывает кровь с разбитой губы.
Все. Пора.
В лагере пусто, лишь на вышке кутается в накидку часовой.
Покинуть лагерь на удивление легко. Никто не окликает его, не стреляет в спину. Роберто идет против ветра, почти ничего не видя — везде пыль, под ногами, в воздухе, во рту... Поэтому он не замечает преследователя, а потом оказывается слишком поздно — его сбивают с ног. Роберто, откатившись, делает подсечку и бьет в слепую кулаками, но пропускает удар в челюсть.
Безумная драка с невидимым противником, а, может, с самим собой или с бурей, которая сбивает с ног.
— Виктор! — Роберто выплевывает кровь. И тут же на него наваливается тяжелое тело, придавливает, скручивает руки — не вырваться. Роберто замирает, напряженно выгнувшись, и, повернув голову, молча кусает руку, которая удерживает его.
— Ш-ш-ш. Это я, это я, Роберто, перестань. Это я, — голос Виктора совсем рядом, горячо шепчет прямо в ухо. Роберто слышит, потому что ветер внезапно стих. И Роберто обмякает под братом на мгновение и тут же бьет лбом ему в лицо, сразу — как чувствует, что хватка Виктора ослабла. Они катаются по земле, вцепившись друг в друга, похожие на диких котов, окровавленные, избитые. И наступает момент, когда удары и укусы заменяют жесткие, беспощадные поцелуи и грубая ласка торопливых рук. Роберто не хочет, нет, только не снова, но Виктор снова с ним, как ему отказать, и он раздвигает ноги. Отблески молний освещают искаженное, как у дьявола, лицо. Виктор, кажется, совсем теряет рассудок — когда одним толчком входит в Роберто и безжалостно двигается, не давая не малейшей передышки. И Роберто захлебывает болью, как струями ливня, который обрушивается на них, вдавливая в песок. Толчки Виктора как гром, боль с удовольствием — молния.
Он теряет себя, существуют только Виктор над ним, в нем и вокруг — буря.
Когда все затихает, Роберто лежит почти без сознания, обессиленный, словно вывернутый наизнанку.
— Послушай... — ладонь Виктора дрожит, когда касается щеки брата, и сам он, холодный и бледный, с беспокойством всматривается в лицо без маски.
— Отвали... нахуй... — шепчет Роберто, прежде чем окончательно потерять сознание.
...Эртон стирает с губ последние поцелуи, которых нет.
Фотограф рассказал не так много, но все очень интересное. Некий заинтересованный — патриотично настроенный, подчеркнул Оскар — гражданин города подкинул информацию: мол, намечается встреча Тони Молино и представителя кубинских коммунистов. Возможно, речь идет о новом перевороте на Кубе, возможно, о том, что мафии удастся вернуться на остров, восстановить свои отели и казино; возможно, о чем-то еще... В качестве затравки Оскару бросили жирную кость. Он сумел сделать несколько фотографий Виктора Родригеса, когда того привезли на частном самолете.
— Размазанные снимки, дурные, — сокрушался фотограф, — кому их продашь?
А потом была засада возле квартиры Молино. Кто ж знал, что этот сумасшедший коммунист приехал, чтобы кокнуть старикана?
Роберту хотелось нажраться вдупель — до говорящих акул, говорили дома, на Кубе.
Вместо этого поднял брошенный на пол плед, аккуратно свернул его. Поднял подушку.
Под подушкой лежала пыльная, грязная туфелька мисс Далилы.
Записка, вложенная в туфельку, гласила: «Твоя девка у нас. Приезжай. Тони Молино-младший».* * *
Роберто спустился вниз, сел за руль.
Он — хороший коп. Американец. Он — детектив Роберт Эртон. И едет выручать даму из беды.
Тони Молино-младший не назвал место встречи, но Эртон даже не сомневался: это будет на той квартире, где застрелили его отца.
Он медленно поднимается по лестнице. Четвертый этаж. Квартира тридцать семь.
Виктор был здесь — всего день назад.
Если бы тогда Роберто не ушел, не бросил брата... Вытащил бы его до того, как ему окончательно промыли мозги? Сам стал бы фанатиком?
— Детектив, повернитесь лицом к стене. Расставьте ноги. Руки за голову.
Одна из мелких шавок Тони Молино-младшего обыскал его по всем правилам. Словно отменно выученный коп.
Роберто думал, что мисс Далила будет избитой и связанной, заплаканной и запуганной.
Но нет — девушка сидела за большим тяжелым столом. Волосы красиво уложены. Губы ярко накрашены. Зеленое платье с открытыми плечами. Веснушки золотились по коже, как маленькие капли солнца. Она отпила из бокала, а потом осторожно, ровно поставила его.
Молино накачал ее чем-то, вот ублюдок, понял Роберто. И злость скрутилась жгутом где-то под сердцем.
— Вы же не думаете, детектив, что я обижу подругу своего детства, мою дорогую Далилу, дочь Элджернона Нортона, — молодой Тони Молино, вальяжный, полногубый, кудрявый, протянул стакан, и Роберто взял его — почти неосознанно. Ром и кола.
Запрещенный кубинский ром.
А ее все-таки зовут Далила. Хоть кто-то в этом мире живет под своим настоящим именем, Роберто Родригес.
Он почувствовал, что опьянел. Ощущение было тревожным.
— Я бы хотел, чтобы Далила стала моей любовницей, но она выбрала моего отца. Несправедливо, ты не находишь?
Роберт пожал плечами. Он повел себя как дурак, помчавшись за дамой в одиночку, — следовало бы вызвать подкрепление, чтобы сжечь это осиное гнездо.
— Что ты знаешь о смерти моего отца? — вопрос прозвучал оглушающее.
— Меньше, чем мисс Далила, — Роберт не знал, как ему называть молодого гангстера. Тони — слишком фамильярно, мистер Молино — не заслужил еще, щенок.
— Я хочу послушать тебя, детектив. Это ведь тебе поручено проводить расследование в Маленькой Гаване, латинос.
— Из уважения к твоему горю, — Роберт отпил еще один глоток. Он скучал по настоящему кубинскому рому. Разбавлять его колой — одна из самых отвратительных привычек гринго. — Кто-то на Кубе нанял Виктора Родригеса убить нескольких людей, согласно некоему списку. Первым — мистера Молино, затем — сенатора Нортона...
Эртон покосился на Далилу. Та сидела как статуя — глухая и немая.
— ...подозреваю, что завтра умрет кто-то еще. Не исключено, что все эти люди связаны с операцией американских войск год назад — высадкой в Проливе Свиней на Кубе с целью свержения власти коммунистов.
Тони Молино кивнул — продолжай.
— Сенатор Нортон активно выступал в газетах и на телевидении за вооруженное вмешательство. Ваш отец проводил операцию в Гаване по покушению на Фиделя... неудачному... Так коммунисты празднуют свою победу... Тот, кто умрет завтра, вероятно, воевал на стороне американцев...
— Как ты? — резко спросил Тони.
Роберто вздрогнул.
— Как я, — медленно согласился он и допил ром.
Есть и другой игрок в этой игре, Роберто молчал, не произносил вслух. Некто, кто предоставил Виктору свой частный аэродром для посадки самолета.
— Если ты отдашь мне своего ублюдка-брата, проси, что хочешь, — Тони Молино снова развел руки в щедром жесте. Но руки его были пусты.
— Я сам его убью, — сухо ответил Роберто Родригес.* * *
Он возвращается к себе в квартиру — не домой, просто в казенное жилье.
Кладет перед собой пистолет.
Наступит утро. Для списка Виктора Родригеса начнется новый отсчет.
Для Роберто Родригеса отсчет закончится вовсе.
...шел по пояс в воде, подняв над головой автомат, чтобы не промок. Полз по горячему песку, умирая от жажды.
И боялся, что однажды увидит в прицеле лицо брата — так похожее, на его собственное. Хотел увидеть и — выстрелить.
За свою Кубу — каждый, за свою.
Пост 1 Пост 2
